Чувство моря [litres] - Улья Нова

бессмысленные мгновения, никак друг с другом не связанные, ничего не обещающие, цокающие по паркету беспечными слезинками стекла.

Раньше, в умиротворенные и прозрачные воскресенья, ненадолго переняв от просветлевшего неба и скользящих по нему чаек ясность и легкость, возле цветочных часов капитан любил припоминать и подмечать все, что указывает на ход времени и напоминает о его существовании. В такие дни мелкий дождь, осыпающий стекла витрин, создающий вышивку капель на ворсистой шерсти пальто, казался ему тайным работником времени. Машины, крошечные частицы огромного часового механизма, сновали туда-сюда по проспекту. Снег, косо штрихующий темный проулок, мерцал свои секунды в сияющей шевелюре фонаря. И крылатки кленов, словно намеренно просыпанные из огромной корзины над городком, трепетали перед окнами иссушенными крыльями, заполняли сквер кружением, отсчитывая минуты, обозначая безвозвратное утекание между пальцами, ускользание из-под ног еще одного октября.

Но случались редкие туманные дни, когда впавшему в задумчивость, окутанному собственным прошлым капитану казалось, что потерянного времени на самом деле не существует. Ведь бессмысленные дни, случайные часы, потраченные впустую минуты нанизываются на невидимую нитку, создавая запоминающийся и неповторимый узор жизни. Бессмысленный. И непостижимый. Да и стоит ли жалеть, если в конечном счете любая жизнь, любая любовь и любой день со всеми растраченными попусту или прожитыми со смыслом минутами – всего лишь попытка. Всего лишь случайная, слепая, брошенная наудачу попытка жизни, любви и дня.

По дороге домой он понял, где напишет ответ той, которая далеко. Это пришло вспышкой, целостной, убедительной. Отчего-то обнадеживающей, будто долгожданное решение задачи, будто разгаданный выход из тупика.

На следующее утро он облачился в выходной синий костюм в едва различимую серую полоску, как если бы собирался на долгожданное свидание или на встречу с нотариусом. Старательно погладил и надел белую рубашку. Решил обойтись без галстука, кажется, так сейчас принято у молодых. Словно боеприпасы, укладывал в карман пиджака конверт с наклеенными на него марками, гелевую ручку, очки «для близи», несколько чистых листов блокнота, зажигалку и две папиросы. Ни один кузнечик стыда не пиликал в его душе. Ни одна летучая мышь смущения не трепыхнулась в сердце. Лишь невозмутимость и спокойствие. Лишь правота и убежденность, как будто после стольких лет перерыва он снова отправлялся в плавание. Пока он запирал входную дверь на заснеженном крыльце, в виске сипели слова доктора Ривкина, обращенные к полупрозрачному, на вид совсем невесомому парню из соседней палаты, застуканному на лестничной клетке с сигаретой. Укоризненно и шутливо: «Опять нарушаете!» – «Ничего страшного, – смешливо возразил капитан окантованным инеем яблоням, – от парочки папирос еще никто не загнулся».

На кухне радио приглушенно бормотало последние новости. Он уловил, что ученые зарегистрировали в северной части моря рекордные по силе порывы ветра со скоростью 195 метров в час. Теперь встревоженные синоптики сходились во мнении, что назревающий ураган станет мощнейшим за последние сто лет. По предварительным расчетам, в конце месяца он ворвется в город. Начальник береговой охраны чеканно пообещал в ближайшие дни доложить о готовности охранных сооружений ко встрече со стихией.

За ночь намело, укутав улицы по горлышко. Белое пространство, слепящий мех, роящаяся в воздухе слюдяная крошка, перламутровая пыль. К утру от городка осталась лишь мелькающая тут и там черепица крыш, тусклые насупленные флюгеры, рыбьи скелеты антенн, редкие огоньки в заметенных окошках. Дворники не везде успели расчистить тротуары. Капитан решительно маршировал, вслушиваясь в поскрипывание снега под подошвами, про себя слегка подшучивая и украдкой переговариваясь с той, которую совсем не знает.

На перекрестке девушка в тертом кроличьем полушубке и зеленой шерстяной юбке до пят собирается набрать воду из колонки в пластиковую бутылку. Но все никак не осилит жесткий рычаг насоса. Напористый ветер набрасывается со спины, лишний раз безжалостно предупреждая о скором вторжении госпожи Алевтины, о ее предстоящем разгуле в городке и окрестных бухтах. «Ну это мы еще посмотрим!» – Хмыкнув, капитан с юношеским задором налегает на ледяной рычаг колонки, жмет сильнее, чувствуя, как жадный вдох, непредвиденная затяжка морозным воздухом, обжигает и будоражит все внутри. Вода хлещет, вспененная, яростная, заставляя девушку отпрыгнуть маленьким шустрым зверьком. Ее льняные волосы рассыпаются по плечам. Но все мысли капитана заняты той, которая далеко. Он думает, как бы рассказал ей об этой сценке на заснеженной улице, среди особняков с черными башенками и изящными коваными балконами. По привычке он зачерпывает ладонью до ломоты ледяную воду, глотает этот буравящий горло утренний свет, умывается, подмигивает девушке, которая уже успела наполнить бутылку и теперь закручивает крышечку двумя зябнущими птичьими пальчиками.

И вот он снова пробирается по безлюдным заснеженным улочкам, получая тысячи пощечин шквалистого сквозняка, срезая углы среди заводских заборов, заброшенной котельной, старых пакгаузов из почерневшего кирпича, заколоченных особнячков с надписями поперек фасадов «аренда», бывшего здания канцелярии порта, стоянки катеров. Он идет не один, а проводит маленькую экскурсию по городку, рассказывая той, которая далеко, как здесь было сто лет назад. Те же улицы и дома. Те же причалы и чайки. Только лица чуть-чуть другие. Да и чувства, наверное, медленнее и глубже. Сейчас время здесь стало многослойным, потому что за последние сто лет сквозь городок прорывались несколько разных стран, языков, режимов. Бывали мирные дни. Безветрие. Шторма. И была война. И любой из потемневших особняков центральной улицы, любой из доходных домов с неуловимым изяществом окраинного модерна в разные годы мог быть школой, канцелярией, тюрьмой, домом свиданий, шляпной мастерской, частным кинотеатром.

Пригнувшись, он кое-как протиснулся в подрытый под бетонным забором лаз. Отряхнул пальто, осмотрелся и пересек пустующую площадь судоремонтного завода. Разгрызая ботинками ржавь травы со льдом, прошелся по заснеженной лужайке, на которой доживали свой век отслужившие буи, поблекшие бакены, обрывки якорных цепей. Наискось пересекая двор между полуразрушенными кладовыми с выбитыми стеклами и почерневшими ремонтными цехами завода, он получил свирепый удар ветра в грудь и в лицо. Промаршировал вдоль зимнего порта с пришвартованными тут и там ярко-красными катерами береговой охраны, черными буксирами, легкими рыболовными лодками. Рядок нахохленных чаек замер на пирсе корабельного дока, птицы хитровато наблюдали, как он поднимает воротник и запахивает пальто, пронизанный, пронзенный сворой несговорчивых сквозняков с жестяными оскалами. Голодных и озлобленных, звенящих тоненькими иглами льда, жадно вцепившихся в уши, щеки, в запястья. Капитан прибавил шагу, а потом побежал, впервые после возвращения из больницы. Подгоняемый ветром, он почти летел туда, где за ремонтными цехами и низенькими серыми будками дока ошивался на пустыре в окружении брошенных якорных цепей и прохудившихся лодок старый деревянный маяк.

По многолетней привычке капитан опустился